Во время Родительской конференции мы сидели в Комнате Мастеров (для меня важно на каждом моём большом событии создать не только поле для участников, но и пространство, где Мастера могут объединиться, пообщаться за чашечкой чая) с Юлей Вертковой, Гюзель Будайли, Павлом Шмаковым, Настей Шишовой, Надеждой Казанской, Леной и Вячеславом Ивановыми, обсуждали разное. Разговор перетекал от одного к другому.
И вот речь зашла о музыкальном образовании, чем занимаются и увлекаются дети, как сейчас найти подход к ребёнку и нужно ли водить на кружки, если, например, ребенок не хочет, как раскрыть, увидеть талант своего ребенка.
Вспомнили и старое советское образование.
И у меня весь этот разговор откликнулся историей моей учёбы в музыкальной школе. Дело в том, что я очень люблю Шопена и Чайковского. Когда слышу шопеновские вальсы, ноктюрны, прелюдии или «Времена года» Петра Ильича, особенно на фортепиано, - то у меня распахивается душа, мурашки по всему телу, как будто божья благодать льётся на меня с небес.
И в музыкальной школе мне тоже хотелось играть Чайковского и Шопена, или Бетховена, Рахманинова, Грига, Штрауса. Мне хотелось играть романтичные, пронзительно-лиричные, трогательно-красивые мелодии, под которые зажигаешь свечи и чувствуешь любовь изнутри.
Но мне ни разу за все 9 лет музыкальной школы не дали сыграть «настоящие», как тогда мне казалось, произведения. Я натаскивала, натренировывала свои пальцы (каждый день 2 часа - такой в нашем доме был закон, установленный мамой, который невозможно было ослушаться) на бесконечных этюдах, пьесах, сонатах и фугах. Черни, Гедике, Шуман, Барток, Клементи... В какой-то момент, когда я погружалась в каждое произведение, с течением времени оно уже вживалось в меня, я отдавалась ему целиком и полностью, чувствовала, переживала, играла эмоционально, трепетно. Мне нужно было полюбить его, принять этот звукоряд, его аккорды и гаммы, сменяющие друг друга. Все сложности любви я постигала через Скрябина, Жиганова, Майкапара...
Я робко и смиренно, как положено ученице, каждым сентябрём, когда составлялась программа на год, предлагала произведения и авторов, которые откликались мне, но каждый раз они почему-то не подходили, по уровню сложности, по тех. заданию, ещё по каким-то параметрам.
И я их тайно разучивала дома сама и играла в своё удовольствие! А на урок приносила обязательную, образцово-показательную программу, которую мы долбили, как нужно было, по правилам, то стаккато, то лига, то форте, то пианиссимо: «Лена! - срывалась на крик преподавательница. - Не тем пальцем! Куда ты тычешь? Быстрее, ещё быстрее! Держи темп!» - и я держала. Я держалась, что было моих девичьих сил. Держалась за те нелюбимые произведения, которые нужно было полюбить, и училась их любить.
И вот в чайной комнате для мастеров, где я поделилась этой историей, Гюзель неожиданно вдруг предложила: «Лена! Я хочу подарить тебе Шопена! Можно я сыграю для тебя?» А я и забыла совсем, когда рассказывала, что Гюзель - консерваторский преподаватель по фортепиано с колоссальным музыкальным опытом!
Боже! Конечно! Какая радость!
И вот уже Павел Анатольевич ведёт нас какими-то тайными тропами к более-менее настроенному инструменту, заботливо расставляет стульчики вокруг. И мы, счастливые и восторженные, погружаемся в мир музыки!
Гюзель каким-то чудом выбрала мой любимый ноктюрн до-диез минор! И пальцы побежали по клавиатуре.
А я рядом стою, слушаю, внимаю, чувствую, проживаю, напитываюсь, вся в слезах! От такого волшебного подарка, от трогательности момента, от проникновенности и задушевности мелодии, от той девочки, которой никогда не разрешали играть Шопена!
На кончиках пальцев мы перенеслись из этого мира в мир иной, фантазийный, творческий, эдемовский, на 3,5 минуточки, когда время замедлилось, остановилось и всё пропиталось прекрасной шопеновской музыкой.
3,5 минуты счастья!
И пусть у вас тоже будут свои 3,5 минуты счастья!